Я требую памятников для Зощенки по всем городам и местечкам или, по крайней мере, как для дедушки Крылова, в Летнем саду…
Осип Мандельштам. 1930 г.
…
Иосиф Сталин. 1946 г.
“Беречь” Зощенко призывал из далекого эмигрантского далека А. М. Ремизов, добавив при этом: “Это наш, современный Гоголь”. Но в слове “беречь” таился и второй смысл, который уловлен был властями как призыв тоже оберегать Зощенко, но по-своему — от читающей публики. На первых порах — в годы “относительно вегетарианского”, как говаривала Анна Ахматова, нэпа, когда слава Зощенко была поистине всенародной, такое “обережение” имело еще скромный характер. Впрочем, писатель был взят на заметку буквально с первых же его шагов в литературе, уже в 1923 г., когда готовился 6-й номер журнала “Россия”, предполагавший напечатать его рассказ “Старуха Врангель”. Сверхсекретный “Бюллетень Главлита РСФСР” за март этого года зафиксировал: “Материал: журнал “Россия”, № 6, в доцензурном виде. Смакование из номера в номер “гримас революции”. На этот раз здесь помещен рассказ “Старуха Врангель” (запрещен): советский быт изображается здесь приемами гофманских кошмаров; следователь ЧК — кретин, с примесью хитренького паясничанья, — арестовывает старуху Врангель, та умерла со страха”.1 Тем не менее, Зощенко сумел в том же, 1923 г. напечатать этот рассказ во второй своей книге — сборнике “Разнотык”. В позднейшие годы рассказ не печатался и смог увидеть свет лишь в эпоху перестройки. Между прочим, этот рассказ, ходивший в рукописном виде, был прочитан Ремизовым еще до эмиграции, в 1921 г., и так ему понравился, что он тотчас наградил Зощенко созданным им шутливым “Орденом Обезьяньего Знака”.2
О цензурных злоключениях Зощенко до августа 1946 г. автор этих строк уже имел случай рассказать читателям журнала;3 — в качестве своего рода продолжения — речь пойдет о таковых в позднейшие годы.
О страшном августе 1946-го, окончательно задавившем литературу и писателей, воспрянувших было духом в годы войны (как оказалось, несколько преждевременно и необдуманно), написано уже немало. Много внимания в публикациях уделяется, естественно, последним двенадцати годам жизни Зощенко.4 Тем не менее время от времени из прежде засекреченных архивных недр “выплывают” документы, которые позволяют глубже и полнее представить последовавшую трагедию, случившуюся прежде всего с двумя главными, назначенными сверху жертвами ждановского погрома — Ахматовой и Зощенко.
Чиновники различных идеологических и охранительных ведомств наперегонки норовили заявить о своей преданности, добивая писателей. Через две недели после выхода постановления ЦК “О журналах └Звезда” и └Ленинград”” Главлит принял меры по своей линии, приказав изъять все три книги Зощенко, вышедшие в 1946 г. Заодно велено было “приостановить производство и распространение двух книг Ахматовой”, готовившихся к изданию в этом же году. Приказ Главлита №42/1629с от 27 августа 1946 г., предписывавший “изъять книги Зощенко и Ахматовой из книготорговой сети и библиотек общественного пользования”, сопровождался любопытным примечанием: “Снята копия и отправлено в Главсевморпуть”.5 Это означало, видимо, что даже на судах, героически пробивавших себе путь сквозь льды северных морей, должны были предать огню эти книги (или выбросить за борт?). Такую же операцию, согласно полученной радиограмме, производили и зимовщики на подчинявшихся Главсевморпути полярных станциях, если книги Зощенко и Ахматовой оказались в их библиотечках.
выступил Жданов. Стенограмма этого заседания производит удручающее впечатление: от Зощенко поспешили “отмежеваться” почти все писатели, даже (увы!) бывший друг по “Серапионову братству” Н. Н. Никитин6 . Еще через три дня (19 августа) на имя секретаря обкома В. С. Попкова (арестованного, как известно, по “Ленинградскому делу” в 1949 г. и через год расстрелянного) поступило донесение, в котором редколлегия ленинградского юношеского журнала “Костер” (он был основан по инициативе С. Я. Маршака в 1936 г.) обвинялась в “отсутствии элементарной политической бдительности”. Как оказалось, “в 7-м (июльском) номере журнала помещен в числе других портрет Зощенко с краткой хвалебной характеристикой его └творчества””. Выяснилось также, что тираж журнала поступил в областную контору “Союзпечать” в тот самый злосчастный день, когда вышло постановление ЦК, — 14 августа, а 17-го контора начала рассылать его по стране. Автор послания, сотрудник Отдела пропаганды и агитации Обкома Хохоренко, с гордостью доносил, что ему удалось задержать на складе “Союзпечати” 12 500 экземпляров журнала (из общего тиража 17 000) и предать их уничтожению. Редколлегия журнала, по словам Хохоренко, “хорошо знала о содержании подготовленного к выпуску журнала, знала о решении ЦК ВКП(б) <…> но не приняла мер к тому, чтобы задержать рассылку журнала”. Всем членам редколлегии — опять-таки “за притупление политической бдительности” — был объявлен строгий выговор по партийной линии.7
“Круги по воде” расходятся все шире и шире, захватывая книги Зощенко, не вызывавшие прежде претензий. Цензоры и иные “ответственные товарищи” начинают запрещать их задним числом, спеша проявить бдительность и тем самым обезопасить себя от возможных неприятностей. Так, 13 ноября 1946 г. запрещено переиздание диафильма “Галоши и мороженое”. Смешной и вполне невинный рассказ Зощенко, по которому он снят, был напечатан впервые в 5-м номере журнала “Крокодил” за 1939 г. “Кинодиафильм является наглядным пособием, помогающим воспитывать детей в духе преданности и любви к нашей Социалистической Родине, искусству, науке и пр. — так начиналось донесение Мособлгорлита 1946 г. — Но какую мораль преподносит детям диафильм “Галоши и мороженое”? (Далее подробно излагается содержание рассказа. — А. Б.) Что же полезного может дать нашим детям просмотр такого диафильма? <...> Диафильм опошляет нравственность наших детей и их родителей, безыдеен, показ его детям невозможен. Пленку диафильма изъять”. Главлит согласился с этим решением, приказав “изъять из книготорговой сети, клубов, школ и библиотек диафильм “Галоши и мороженое” (“Кинодиафильм”, вып. 1946 г.)”8 . Через год после августовской расправы вспомнили о замечательной книге А. Г. Архангельского (1889—1938) “Избранное. Пародии, эпиграммы, сатира”, очередное издание которой вышло в 1946 г. с иллюстрациями Кукрыниксов. Книга свыше года лежала под спудом. В июне 1947 г. директор Гослитиздата Ф. Головенченко обратился в ЦК с такой просьбой: “В феврале 1946 г. Гослитиздатом была отпечатана тиражом в 25 тыс. экз. книга Архангельского “Пародии” с иллюстрациями художников Кукрыниксы. Книга была издана в соответствии с планом изданий Гослитиздата, утвержденным ЦК ВКП(б). Сразу по выходе в свет книга была задержана по указанию Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), так как помещенная в ней пародия на произведения Зощенко вызвала сомнение в целесообразности ее опубликования. Учитывая несомненную литературную и художественную ценность пародий Архангельского и иллюстраций Кукрыниксов, прошу Вашего разрешения на распространение книги”. Однако Управление пропаганды и агитации посчитало “целесообразным отклонить предложение т. Головенченко о распространении книги”9. Книга подверглась запрету и была запрятана в спецхран, однако в некоторых библиотеках, как удалось установить, она хранилась в общих фондах, но с вырезанными страницами — как раз теми, на которых напечатаны пародии на Зощенко и Ахматову: их имена тщательно выскабливались даже в оглавлении.
“потере бдительности” обвинены были цензоры Леноблгорлита. Его начальник А. Г. Чахирев вызван в сентябре в Главлит “для объяснений”, затем в Ленинград нагрянула особая комиссия Главлита, выявившая множество недостатков. Сам Чахирев, как гласил приказ “О работе Леноблгорлита”, “не проявил политической остроты и партийной принципиальности при осуществлении контроля художественной литературы, <…> не воспитывал кадры цензоров в духе большевистской ответственности за идеологическое содержание произведений печати, не прислушивался к голосу отдельных работников, ставивших вопрос о запрещении некоторых произведений Зощенко и Ахматовой, не информировал об этих сигналах областной и городской комитеты ВКП(б), а также Главлит <…> не сделал всех необходимых политических выводов по обеспечению в должной мере политико-идеологического контроля произведений печати”. Заодно досталось цензору А. А. Троицкому, который “в декабре 1946 г. разрешил к печати сборник стихотворений Вс. Рождественского, проникнутого духом ахматовщины. Издание настоящего сборника Главлитом запрещено”. Набор подготовленного и сверстанного уже сборника был рассыпан, а руководители Леноблгорлита вскоре отстранены от работы за “проявление политической близорукости”.10
В течение года, с августа 1946-го до середины 1947-го, имя Зощенко вообще было запрещено упоминать, даже в отрицательном контексте. Лишь в сентябре 1947 г., благодаря особому ходатайству в ЦК только что назначенного на пост главного редактора К. М. Симонова, “Новому миру” позволили опубликовать 10 коротеньких рассказов (примерно треть от присланных), собранных писателем во время встреч с вышедшими из лесов Ленинградской области партизанами. Кое-что на рубеже 40—50-х гг. изредка появляется в журналах “Крокодил” и “Огонек” — опять-таки преимущественно рассказы из “партизанских” и “солдатских” циклов. Затем снова начинаются гонения, вызванные известным самоубийственным выступлением Зощенко на встрече с английскими студентами в Ленинграде 5 мая 1954 г. Газета “Ленинградская правда” (28 мая 1954 г.) сообщала тогда в отчете о партийном собрании писателей: “Участники партийного собрания отмечают, что среди ленинградских писателей есть люди, которые занимают неправильную позицию. До сих пор не сделал никаких выводов из постановления ЦК ВКП(б) “О журналах └Звезда” и └Ленинград”” М. Зощенко. Факты последнего времени свидетельствуют о том, что М. Зощенко скрывал свое истинное отношение к этому постановлению и продолжает отстаивать свою гнилую позицию”. 3 июня уже центральный орган партии — газета “Правда” — помещает статью известного литпогромщика В. Ермилова “За социалистический реализм”, обвинявшую М. Зощенко в “безыдейности” и прочих грехах.
Исключенный из Союза писателей, отлученный от печатного станка, загнанный писатель, как и многие другие, пытался “уйти в переводы”. К этой работе с отвращением, как известно, относились Ахматова, Арсений Тарковыыский (“О восточные переводы! / Как болит от вас голова…”) и другие крупнейшие писатели. Все же это давало хоть какие-то средства к существованию. Зощенко “ушел” в переводы с финского. В петрозаводском журнале “На рубеже” (1948, №8—10) публикуется в его переводе роман М. Лассила “За спичками”, но характерно вот что: в первых двух номерах имя Зощенко как переводчика отсутствует. Нет его и в большей части тиража отдельного издания романа (Петрозаводск, 1948).
“профилактические меры” были предприняты Главным управлением по контролю за репертуаром и зрелищами (Главреперткомом).11 24 августа 1946 г. им был издан и разослан развернутый приказ, “нацеливавший” подведомственные ему структуры на неукоснительное выполнение постановления ЦК от 14 августа, в котором дана “исчерпывающая идейно политическую оценка политически вредным писаниям несоветских литераторов Зощенко и Ахматовой”. “Это постановление, — отмечалось далее, — является боевой программой действий для всех работников советского искусства. А между тем, в работе как Центрального аппарата Главного управления, так и в республиках, краях и областях, имели место серьезные ошибки, обусловленные тем, что многие работники системы Главреперткома проявили либерализм по отношению к произведениям, чуждым и враждебным советскому искусству своей безыдейностью, обывательской пошлостью, реакционной аполитичностью. Грубой ошибкой Главного управления является разрешение к исполнению ряда клеветнических, пошлых рассказов Зощенко (“Рогулька”, “Операция”, “Дрова”, “Славный философ Диоген”, “Фокин-Мокин”, “Монтер”, “История болезни”) и его пасквилянтской пьесы “Парусиновый портфель”, а также проникнутых духом пессимизма и упадочничества декадентских стихов Ахматовой. <...> Приказываю: 1. Уполномоченным Главреперткома изъять из репертуара театров, эстрадных и концертных исполнителей и художественной самодеятельности все пьесы и рассказы Зощенко и стихи Ахматовой, равно как и декадентские романсы, написанные на тексты Ахматовой. 2. Уполномоченного Главреперткома по г. Ленинграду тов. Гусина, допустившего грубую политическую ошибку, дав разрешение на показ пошлой и вредной комедии Зощенко “Очень приятно”, запрещенной Главным управлением, с работы снять”.12
“У нас ведь не цензура выхолащивает книгу — ей принадлежат лишь последние штрихи, — а редактор, который со всем вниманием вгрызается в текст и перекусывает каждую ниточку”.13
Руководители издательств, назначаемые из крупных партийных работников, и редакторы-выдвиженцы подвергали тексты жесткой идеологической правке, ничуть не уступая в этом смысле собственно цензурным инстанциям, а порой и превосходя их в своем рвении. Не менее роковую и зловещую роль играли руководители и функционеры так называемых “творческих союзов” — писателей, композиторов, художников и т. д., осуществлявших контроль за подведомственными им издательствами, редакциями журналов, выставками, зрелищными представлениями. Об этом свидетельствует сохранившаяся стенограмма заседания редакционного совета Ленинградского отделения издательства “Советский писатель”. В июле 1946 г., незадолго до выхода постановления ЦК, на нем обсуждалась рукопись новой книги Зощенко “Рассказы. Фельетоны. Театр. 1941—1945”.
Наибольшие претензии членов редсовета вызвал сценарий “Опавшие листья”. Зощенко пытался отстоять его: “Если бы это была книга “Избранное”, я бы процедил его, но позвольте мне издать то, что я написал во время войны”. Двусмысленную позицию занял В. М. Саянов, пытаясь “защитить” Зощенко от грядущих неприятностей: “У меня вызывает сомнения одна вещь — “Опавшие листья”… Зная примерно круг критиков и цензоров, я знаю, что к этой вещи могут быть придирки, поэтому пересмотреть кое-что нужно… Эту вещь нужно пересмотреть… писатель рискует вызвать нарекания критики… (Зощенко, перебивая: “Мы же не цензурный орган…”) Я не могу, уважая тебя, не говорить об этом… Иногда из желания говорить только приятные вещи в глаза, не указывают на то, что есть…”
“Я не читал этого произведения Михаила Михайловича (курсив наш; знаменитая формула! — А. Б.). Но хочу сказать в пользу разговора. Я имею в виду следующее: мы, члены Редсовета, имеем право указывать автору на то, что, по нашему мнению, идеологически слабо или не так желательно в книге. Да, мы не цензура. Но мы в то же время должны следить не только за стилистикой, но и за политикой. Цензура имеет свои законы, но мы можем, не вступая на ее путь, тоже указать Михаилу Михайловичу. В цензуре тоже люди сидят не о семи головах, но та редакционная работа, которую мы делаем, является помощью цензуре (курсив наш. — А. Б.)”.
За публикацию сценария высказались Ольга Берггольц и Николай Никитин. Последний (напомним, что все это происходило еще до выхода постановления) попробовал примирить выступавших: “Ясно, что мы обязаны обсуждать с идеологической точки зрения, но не в порядке замены цензуры”.14
“полемика” потеряла после августа какой-либо смысл. Книги попавшего в идеологический штрафбат писателя не выходили в течение 10 лет — до издания в пору “хрущевской оттепели” в 1956 г. “Избранных рассказов и повестей. 1923—1956”. В “Деле автора М. М. Зощенко по изданию отдельных произведений” за этот год, также сохранившемся в архиве, помещена так называемая “внутренняя рецензия” Д. А. Гранина, в которой он горячо рекомендует издательству выпустить эту книгу. Весьма примечательна аргументация автора рецензии, решившего, для пущей убедительности, говорить с теми, от кого зависела судьба книги, на понятном им “партийном” языке: “Наконец, издание сборника лучших рассказов Зощенко имеет и политическое значение — наша борьба за партийность литературы никогда не означала пожизненного отчуждения того или иного писателя без разумного ответа, достаточно вспомнить позицию Ленина в отношении сборника рассказов Аверченко”. (Как известно, ряд книг Аверченко, в том числе сборник “Осколки разбитого вдребезги”, включавший ряд рассказов из книги “Дюжина ножей в спину революции”, был издан в двадцатые годы благодаря своеобразной рекомендации Ленина: “Огнем дышащая ненависть делает рассказы Аверченко — и большею частью — яркими до поразительности. <…> Некоторые рассказы, по-моему, заслуживают перепечатки. Талант надо поощрять”.15) Затем, видимо, спохватившись, решив, что, несмотря на апелляцию к священному имени, такой прецедент может сыграть скорее отрицательную роль, — напомним, что книги Аверченко в то время не издавались, а все издания его рассказов, советские в том числе, были запрятаны в спецхраны, — рецензент добавляет: “Пример этот может показаться бестактным по адресу советского писателя, но я привожу его не в порядке сходства, а для различия”.16
— в июне 1958 г. — “Рассказы и фельетоны” (М.: Художественная литература). Даже после смерти он был оставлен под подозрением: в 60-е — начале 70- х гг. его произведения появлялись в свет изредка и в крайне усеченном виде, а говорить о них рекомендовалось (вернее — разрешалось) как можно меньше и обязательно в идеологически выдержанном тоне. Время от времени выходили его однотомники и даже двухтомники, но корпус текстов тщательно при этом выверялся, отсекалось все, что не совпадало с “текущим моментом” в идеологии. В архиве Леноблгорлита сохранились документы, красноречиво свидетельствующие о крайне настороженном отношении цензоров к творческому наследию писателя, особенно когда речь шла о публикации не издававшихся текстов. Так, например, под занавес “оттепели”, 26 апреля 1963 г., имя Зощенко фигурирует в “Справке о некоторых вопросах политико-идеологического содержания художественной литературы и изопродукции, выпускаемой в Ленинграде”, адресованной обкому партии. Вначале начальник ленинградской цензуры с “чувством глубокого удовлетворения” констатирует, что “политико-идеологическое содержание художественной литературы и изопродукции в ленинградских издательствах в основном соответствует требованиям, предъявляемым Партией и Правительством к советской литературе и искусству. Выпущенные за последние два года книги написаны с позиций социалистического реализма. Они партийны, народны, помогают делу строительства коммунизма”. Дальше, как и положено, начинается негативная часть справки: “Но иногда у некоторых авторов наблюдается некритический подход к отбору фактов для своих произведений”. В качестве примера приводится публикация в ленинградском сборнике “День поэзии” за 1962 г. первой главы “Поэмы без героя” Ахматовой “с ее какой-то потусторонней, салонной лирикой”.
Большую часть справки занял цензурный “анализ” книги Зощенко:
“В январе 1962 г. была подписана к печати, а в апреле 1962 г. вышла в свет книга “Неизданные произведения” М. Зощенко. В книге в ряде случаев гитлеровские солдаты рисуются добродушными простачками (рассказ “Хозяева идут”), а условия партизанской борьбы облегченными. Вот в рассказе “Федот, да не тот” утверждается, что уже с конца 1943 года население приходило в партизанский отряд как в свое советское учреждение, находящееся в тылу у немцев. “Приходили люди по многим делам своим. И даже, не страшась немцев, везли на санях больных лечиться... Между прочим, в отряд пришел один гитлеровец, солдат, служивший в комендатуре при волости. Пришел он с жалобой на своего коменданта, который побил его по лицу” (с. 127).
“Хозяева идут” на стр. 121 нами был снят текст с описанием героической смерти немецких солдат, облагораживающем фашистскую армию: “Я тоже считаю, что немцы не трусы. Они очень, очень смело дерутся и умеют храбро умирать. Помню мы догнали в поле одну группу немцев. Деваться им было некуда. Они встали у стога сена, крепко взяли друг друга за руки и стоят. И вдруг тихо начали петь. Мы кричим им, кричим: “Сдавайтесь, фрицы!”, а они отрицательно качают головой и продолжают петь” (этот фрагмент подчеркнут. — А. Б.).
“Рассказе знакомого полковника” дано неправильное описание кадров руководителей колхозов. “По нашим прежним понятиям, Петруша, председатель колхоза — это недоучка, а то и попросту серый мужик. Сами из деревни, знаем, как у нас нередко бывало! Как не рассмеяться, если я занял должность, какая раньше не требовала ничего, кроме, пожалуй, умения произносить цветистые речи с трибуны” (с. 211) (подчеркнуто. — А. Б.).17
Книга, хотя и подвергнутая указанной выше вивисекции, все-таки вышла в свет в 1962 г.
Крайне ревниво и настороженно относилась ленинградская цензура к публикациям, посвященным жизни и творчеству писателя. Журнал “Аврора”, например, в самый “разгар застоя”, в 1975 г., намеревался напечатать в июльском номере статью, посвященную 80-летию со дня рождения Зощенко. В “Информации о политико-идеологических замечаниях по материалам журнала “Аврора”, № 7 за 1975 год”, опять-таки посланной в обком, сообщалось, между прочим: “В этот номер журнала редакция поместила статью Владимира Соловьева “Литературный герой: функция и фикция”, посвященную 80-летию Михаила Зощенко. Критик заявляет: “Сейчас меня тревожит судьба Михаила Зощенко и куда меньше интересуют разборы отдельных его произведений”. Зощенко, по мнению В. Соловьева, “любил скрываться, и маску писателя читатель видел чаще, чем его лицо. У него были авторские наместники, которым он доверял свой талант. Одному из таких “наместников” он передоверил свою судьбу”. Кто же этот “наместник”? Критик отвечает на этот вопрос так: “Он (Зощенко) создал в двадцатые годы усредненный тип обывателя, образ колеблемый и неустойчивый — то жертвенный, то агрессивный, то вызывающий жалость, а то — опаску”. И далее о зощенковском герое сказано: “Он многолик и многозначен — и в ряде случаев, в ряде столкновений вызывает сочувствие. Порою он даже не авторская маска, а авторское alter ego. Своего героя Зощенко одаривает автобиографическими чертами: участие в войне, отравление газами, ранение, нервное заболевание. Через этого героя писатель пытается выразить свое отношение к тем или иным явлениям жизни — инциденты в бане или в больнице наглядное тому свидетельство”. Соединив таким образом автора и его героев в одно лицо, критик В. Соловьев тем самым вольно или невольно приписывает писателю взгляды его литературных героев. Между тем, эти взгляды охарактеризованы в статье следующим образом: “Зощенковский герой относится к революции меркантильно, пытаясь извлечь из нее ближайшую выгоду... <он> глубоко убежден, что о человеке должно судить не по личным его заслугам и достоинствам, а по принятому “обменному” что ли курсу ценностей: от социального происхождения до союзной книжки... В представлении зощенковского героя-рассказчика бюрократическая функция подменяет человека” и т. д. Нечеткость и поверхностность суждений, проявленные В. Соловьевым в понимании творческого пути писателя, сказались и в оценках творческого метода Зощенко. “Михаил Зощенко обнаружил и четко сформулировал конфликт своего (да и не только своего!) времени — конфликт уже не классовый, но всё равно острый и непримиримый”, — читаем по поводу известного рассказа “Серенада”. Рассказы “Аристократка”, “В бане”, “История болезни” В. Соловьев определяет как “фантастические” и добавляет при этом: “Фантастика — способ показать абсурдность реальности, к которой мы постепенно привыкаем, а не надо бы...” В статье “Литературный герой: функция и фикция” мимоходом упоминается, что повесть М. Зощенко “Перед восходом солнца” была “резко встречена критикой”, при этом ни слова не говорится, что оценка этому произведению была дана в известном партийном постановлении, определившем характер целого периода в творчестве Зощенко. Как видно, критик не счел нужным обратиться к этому документу.
По согласовании с отделом культуры ОК КПСС статья В. Соловьева не была разрешена к опубликованию.
”.18
Незадолго до перестройки, в 1983 г., цензурные претензии вызвал 6-й номер “Звезды”: Леноблгорлит потребовал изъятия ряда материалов и возвратил верстку номера в редакцию — “в связи с тем, что отдельные материалы не полностью подготовлены к печати”. В частности, в одной из статей цензура заметила “перекос”, благодаря которому Зощенко уделяется слишком большое внимание: “Вызывает сомнение целесообразность публикации статьи И. Эвентова “В. Маяковский и М. Зощенко”, фактически посвященной М. Зощенко, а не В. Маяковскому, девяностолетие со дня рождения которого отмечается в 1983 году”.19
“В ЦК КПСС поступают письма, авторы которых обращают внимание на широкое издание в последние годы произведений Зощенко — так начиналась справка, подготовленная 12 сентября 1984 г. заведующими отделами культуры и пропаганды ЦК КПСС В. Шауро и Б. Стукалиным. (Такими “авторами” вряд ли были обычные читатели; скорее всего — толпившиеся у кормушки “обиженные” писатели и литературные функционеры.) В справке по данным Всесоюзной книжной палаты приведены сведения о тиражах и количестве изданий книг писателя с 1947-го по 1983 г. Особое внимание обращено на то, что “коллегией Госкомиздата принято решение о подготовке к выпуску в издательстве “Художественная литература” четырехтомного собрания сочинений М. Зощенко тиражом 100 тыс. экземпляров. Причем составители собрания намечают включить в него и повесть “Перед восходом солнца”, первая часть которой была опубликована в журнале “Октябрь” в 1943 г. и получила резкое осуждение в Постановлении ЦК в 1946 году”. Вывод: “Имея в виду, что такое широкое тиражирование произведений М. Зощенко вряд ли оправданно, Отдел культуры и Отдел пропаганды ЦК КПСС считают необходимым поручить Госкомиздату СССР принять меры к упорядочению произведений М. Зощенко”.20 Под эвфемизмом “упорядочение” понималось, конечно, уменьшение количества изданий и снижение тиражей.
“Перед восходом солнца”, публикация которой была оборвана в журнале “Октябрь” в 1943 г., и начались злоключения Зощенко. Как известно, в ряде постановлений ЦК она была названа “политически вредным и антихудожественным произведением”, журнал “Большевик” (1944, № 2) публикует установочную статью “Об одной вредной повести”, обвинявшую Зощенко в “клевете на советских людей”, а 20 июня того же года вернувшегося в Ленинград писателя вызывают в Управление МГБ, требуя ответить на более чем 30 вопросов, связанных с этой повестью. В 1972 г. “Звезда” совершила неожиданный прорыв, опубликовав вторую часть запрещенной книги под более нейтральным названием “Повесть о разуме” (1972, № 3) с предисловием известного философа Арсения Гулыги. Ни словом не упоминая о злосчастной публикации повести “Перед восходом солнца” и даже ни разу не назвав ее, он, тем не менее, довольно подробно пересказал в предисловии ее содержание. Таковы были способы обмана цензуры в то время… М. О. Чудаковой в книге “Поэтика Михаила Зощенко” (М., 1977. С. 166—168) все же удалось рассказать о работе Зощенко над окончанием повести и частично коснуться вопроса об осуждении ее официальной критикой. Но книга Чудаковой была издана в Москве; перепуганные же цензоры Леноблгорлита изрядно пощипали вышедшую в том же году в Ленинграде книгу Дмитрия Молдавского “Михаил Зощенко. Очерк творчества”, хотя ему все же удалось сказать о том, что Зощенко называл повесть “Перед восходом солнца” своей “главной книгой” и боялся “умереть, не закончив эту книгу” (с. 254).
Марков направляет “в порядке информации” письмо, присланное ему тем же Д. Молдавским, который посчитал “своим долгом сообщить о сделанной находке”: при изучении рукописей Зощенко ему удалось найти несколько страниц, не вошедших в публикацию “Октября” 1943 г. “Мне кажется, — писал литературовед, — для пользы дела следовало бы выпустить “Перед восходом солнца” полностью, включив выпущенные страницы”. 29 мая письмо легло на стол заместителя заведующего Отделом культуры ЦК А. Беляева, который, видимо, не знал, что с ним делать: как раз незадолго до того, в апреле 1985 г., состоялся “исторический” пленум ЦК КПС, на котором новый генсек Горбачев заговорил о каком-то неведомом “человеческом факторе”, а также малопонятных “ускорении” и даже “гласности”. На всякий случай — мало ли куда еще ветер подует! — он оставил такую “констатирующую” резолюцию: “Повесть М. Зощенко “Перед восходом солнца”, напечатанная в журнале “Октябрь”, вызвала резкую критику в партийной прессе, получила осуждение в постановлении ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. “О журналах └Звезда” и └Ленинград””. Тов. Маркову сообщено, что информация в ЦК КПСС получена”.21
“самом высоком уровне”. Полностью она стала печататься лишь в конце 80-х. Тогда же впервые публикуются документы и письма, свидетельствующие об организованной травле Зощенко, начавшейся в 1943 г. и продолжавшейся до конца его жизни.22
Говоря о цензурных мытарствах Зощенко (даже после его смерти!), следует, конечно, помнить о том, что зловещая тень августовского постановления все эти годы нависала над ним и ленинградской литературой вообще. Отменено оно было “как ошибочное” лишь в 1988 г. Как сообщала “Правда” (22 октября 1988 г.), “проводимая партией в условиях революционной перестройки политика в области литературы и искусства практически дезавуировала и преодолела эти положения и выводы, доброе имя видных писателей восстановлено, а их произведения возвращены советскому читателю”.
“прошла весна, настало лето: спасибо партии за это”.
Примечания
1
2 См. письмо Зощенко жене от 1 июля 1921 г. с подписью: “Супруг Михаил, он же кавалер ордена Обезьяньего Знака” (Лицо и маска Михаила Зощенко, М., 1994. С. 38).
3 —91.
4 См., в частности, материалы, вошедшие в специальный “зощенковский” номер “Звезды”, посвященный его 100-летию (1994, № 8);см. также: Лицо и маска Михаила Зощенко. М., 1994; Томашевский Ю. Судьба Михаила Зощенко. // Зощенко М. М. Собр. соч. в 5 тт. Т. 5. М., 1994. С. 340—417. Файман Г. С. Уголовная история советской литературы. М., 2003. С. 137—297, и др.
5 ГАРФ. Ф. 9425. Оп. 1. Д. 404. Л. 5.
6 “Мемориала” В. В. Иофе (Звезда. 1996.№8. С. 3—25).
7 —69.
8 ГАРФ. Ф. 9422. Оп. 2. Д. 84. Л. 177.
9 ЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 564. ЛЛ. 6—7.
10 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 537. ЛЛ. 10—12.
11
12 РГАЛИ. Ф. 656. Оп. 6. Д. 32. ЛЛ. 98—99. В архивном фонде Главреперткома хранятся десятки документов, касающихся запрета исполнения произведений Зощенко и Ахматовой. Автор собирается вернуться к этой теме и написать отдельную статью, основанную на этих документах. Эта проблема частично рассмотрена в работах М. С. Муромского (см., в частности: Судьба драматургического наследия М. М. Зощенко. // М. М. Зощенко. Материалы к творческой биографии. Т. 1. СПб., 1997. С. 152—171; “Непостижимо трудно сейчас в литературе…” // Там же. Кн. 3. СПб., 2002. С. 232—238).
13 Мандельштам Н. Я. Вторая книга. М., 1990. С. 101.
14 ЦГАЛИ СПб. Ф. 344. Оп. 1. Д. 114. ЛЛ. 11—17.
15
16 —55.
17 ЦГАЛИ СПб. Ф. 359. Оп. 2. Д. 79. ЛЛ. 24—29.
18 ЦГАЛИ СПб. Ф. 359. Оп 2. Д. 130. ЛЛ. 55—57. Автором был критик Владимир Борисович Соловьев (в конце 1970-х годов эмигрировал в США). Некоторые положения его статьи, вырванные цензурой из контекста, выглядят весьма спорно; во всяком случае, они нуждаются в доказательствах, которые, возможно, имелись в полном тексте.
19
20
21 —293.
22 Томашевский Ю. М. М. Зощенко: письма, выступления, документы 1943—1958 годов. //Дружба народов. 1988. № 3. С. 168—189.