ПОСЛЕ ПОБЕДЫ
Казалось, после такой тяжелой войны все должно наладиться — не зря же столько усилий, столько жертв! И все надеялись. Вот — мартовский номер журнала «Ленинград» 1945 года. Впервые после долгого перерыва — Анна Ахматова!
ОСВОБОЖДЕННАЯ
Напечатаны «Севастопольские рассказы» Ильи Бражнина, который, как и Лев Толстой, воевал в Севастополе и поэтому решил так же назвать свои рассказы. Вот рассказ «Ведро». В Севастополь вошли наши бойцы. Девочка несет домой ведро воды. Усталые бойцы просят дать напиться. Ведро пустеет, девочка бежит за вторым. А поток запыленных победителей все идет и идет. Девочка приносит им второе ведро… шестнадцатое. Автор заканчивает: «Я думаю, что и в этот, шестнадцатый раз, она не донесла воду до дома».
Просто, но трогательно. Напечатан отрывок из поэмы Вадима Шефнера «Встречи в пригороде»:
И наверное, для того, чтобы как-то повеселить читателя, опубликован рассказ Михаила Зощенко «Фотокарточка». Сюжет рассказа — фотограф снял героя таким страшным, что тот сам себя не узнает. Фотограф недоволен: «Ах, ему еще глядеть нужно! Его же сняли, и он же еще на это глядеть хочет. Капризничает в такое время! Дефекты видит… Нет, я жалею, что я вас так прилично снял. В другой раз я так вас сниму, что вы со стоном на карточку взглянете!» В милиции отказываются наклеивать столь страшный портрет на документ. Фотограф отказывается переснимать… Прелестный, чисто зощенковский «выход из положения»: в результате долгих мытарств герой приходит в такой вид, что становится похож на ту страшную фотографию, фото наклеивают, все улажено! Рассказ, как всегда у Зощенко, с реальным горьким подтекстом — и его самого сумели так замотать, что он уже похож на «бракованную фотографию». Зощенко есть Зощенко — и надо его и ценить за это. Ведь и этот ветхий номер журнала, в котором еще много авторов, весьма тогда авторитетных — сохранился исключительно благодаря ему: кто бы иначе стал его бережно хранить?
…И вот — дождались! Седьмой номер «Ленинграда» посвящен Победе. Торжественный портрет Сталина в орденах на первой странице. Стихотворение Александра Прокофьева — «Великий день». Сразу за ним — статья Ольги Форш «Наши войска в Берлине». Они были с Зощенко друзьями, она написала роман о их молодости, о Доме искусств на Мойке — «Сумасшедший корабль». Популярен и всеми читаем был ее исторический роман «Одеты камнем», получивший Сталинскую премию. И вот ее статья — «Наши войска в Берлине» — чувствуется общая радость, надежда, что отпразднуем победу — и замечательно заживем! Вот — очерк Аграненко «Комендант Штольцмюнде», о том, как советский комендант гуманно обращается с жителями немецкого городка.
«Хорошая игра». Дети в день 1 мая следят за прохожими, чтобы с ними не случилось ничего плохого.
«Дяденька, дяденька, гляди, у тебя тесемки висят. Сапог расшнуровался!» — «Ребята. А ведь вы это здорово придумали. Ведь это отличная игра — делать только хорошие и, как вы говорите, исторические дела в день Первого мая… Но только, между нами говоря — ведь это надо каждый день так поступать, а не только в день Первого мая!»
Жизнь восстанавливалась, ремонтировались дома… Я, приехавший ребенком в Ленинрад в сорок пятом, отчетливо помню, как быстро поднимался разбомбленный дом на углу улицы Гоголя и Кирпичного переулка. Возвращались из эвакуации деятели искусства, писатели. Восстанавливался «культурный слой».
Важным центром литературной жизни оказалась Книжная лавка писателей на Невском, возле Аничкова моста.
Директором лавки был тогда энергичный Геннадий Моисеевич Рахлин.
— это был «невысокого роста, худой, веселый, лысеющий рыжеволосый еврей. Шумный, проницательный и умный. Безмерно и даже демонстративно вежливый и, вероятно, самый прекрасно информированный, начитанный и предприимчивый продавец книг в Советском Союзе… Он вел себя как главный ленинградский Фигаро: доставал театральные билеты, организовывал лекции, устраивал ежемесячные литературные ужины, снабжал информацией, рассеивал слухи, и вообще выполнял бесчисленные мелкие работы, что делало жизнь вокруг интересной и приятной. Завсегдатаи его магазина чувствовали себя там как в своеобразном клубе… в книжной лавке можно было неторопливо листать книги, беседовать с коллегами и самим директором (чем не книжная лавка Смирдина? — В. П.)… Михаил Зощенко облюбовал для себя кресло в углу магазина. Сюда заходили, будучи в Ленинграде, Галина Уланова, Арам Хачатурян, Дмитрий Шостакович. По словам Рахлина, он играл “в козла” с самим Попковым — главой ленинградской партийной организации. И как-то пил в Москве у Ворошилова. С гордостью называл среди клиентов наркома иностранных дел Молотова и самого Берию…»
Пятнадцатого ноября 1945 года Исайя Берлин, тогда, в 1945-м, сотрудник британского посольства в СССР, курировавший советскую литературу и искусство, посетил Книжную лавку писателей. Берлина интересовали старинные книги… Помимо того, по версии чекистов, он был еще и английским шпионом. Со слов Берлина, в лавке он застал Михаила Зощенко. На Берлина он произвел впечатление глубоко погруженного в себя человека, нескладного, бледного и истощенного.
«“А Ахматова еще жива?” — спросил я» (как писал Берлин в мемуарах, хотя, по утверждению ахматоведов, прекрасно знал, что жива). Услышав, что Ахматова живет неподалеку, на Фонтанке, в тот же день, при посредничестве Орлова, отправился к ней в гости в Фонтанный дом.
«была под колпаком». Но Зощенко все равно любил туда приходить. И — молчать.
Лидия Чалова писала в воспоминаниях:
«В Ленинград я вернулась только перед самым концом войны. К этому времени Михаил Михайлович почти оправился от потрясения 1943 года. Его снова стали печатать. Одна за другой вышли три книги. Были поставлены две комедии — “Парусиновый портфель” и “Очень приятно”. Много и с удовольствием он работал еще над одной — “Пусть неудачник плачет”».
В декабре 1945 года в журнале «Мурзилка» (№ 12) напечатан рассказ «Приключения обезьяны». Мина, которая «взорвет» Зощенко, уже плывет… но он и не подозревает пока об этом. Да и как можно что-то «подозревать» в связи с невинным детским рассказом?
Из воспоминаний Чаловой:
«Он очень верил, что все его несчастья позади, что ничего подобного происшедшему с повестью “Перед восходом солнца” не повторится».
Люди верили в лучшее. Во время войны все были устремлены к Победе, работали из последних сил, героически воевали, работали, и — надеялись на мирную жизнь… Но надежды не оправдались.
В 1946 году СССР оказался втянут в новую, «холодную войну», на этот раз с бывшими союзниками. Бывший премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль (чья партия в 1945 году проиграла на выборах; на пост премьера он вернется в 1951 -м) выступил со своей знаменитой Фултонской речью, с которой, по мнению историков, и началась «холодная война».
Зимой 1945/46 года, находясь в США, Черчилль получил предложение выступить с лекцией «о мировых делах» в Вестминстерском колледже города Фултон. На выступление, состоявшееся 5 марта 1946 года, он пригласил президента Трумэна и речь начал с того, что отныне «Соединенные Штаты находятся на вершине мировой силы» (к тому времени США стали единственным пока обладателем ядерной бомбы). А угрожают этому «торжественному моменту американской демократии» два главных врага — «война и тирания», и противостоять им способна только «братская ассоциация англоговорящих народов», то есть «специальные отношения между Британским Содружеством и Империей и Соединенными Штатами Америки». Причиной «международных трудностей» Черчилль назвал СССР. Сталин ответил на это 14 марта в газете «Правда»: «По сути дела господин Черчилль стоит теперь на позиции поджигателей войны… Господин Черчилль и его друзья поразительно напоминают в этом отношении Гитлера и его друзей. Гитлер начал дело развязывания войны с того, что провозгласил расовую теорию, объявив, что только люди, говорящие на немецком языке, представляют полноценную нацию. Господин Черчилль начинает дело развязывания войны тоже с расовой теории, утверждая, что только нации, говорящие на английском языке, являются полноценными нациями, призванными вершить судьбы всего мира…»
На 10 февраля 1946 года были назначены выборы в Верховный Совет СССР. Все силы государства были брошены на это. По квартирам ходили агитаторы. Чуть ли не на каждой улице был открыт «агитпункт», разукрашенный красными полотнищами и портретами. Такой был и в нашем доме, на первом этаже. Помню, как волновал меня наш огромный ленинградский (петербургский) дом, в который мы въехали после эвакуации, — его подвалы, чердаки. Загадочным был и агитпункт. Я его боялся. Какая-то чрезмерная яркость при тогдашней тусклой жизни. Но сильнее всего действовал на мое воображение огромный портрет — я его боялся и, быстро глянув, выбегал. Никто еще мне не рассказывал ничего плохого о Сталине… но смотреть на его портрет почему-то было страшно. Помню какую-то странную, сумбурную мысль: «А вдруг и он увидит меня? Лучше не надо!»
«Карусель» выборов закрутила, конечно же, и писателей. Уж их-то оставить без внимания власть никак не могла. 18 января 1946 года литераторов собирают в старинном Белом зале ленинградского Дома писателя, бывшего дворца Шереметевых, подаренного властью «инженерам человеческих душ». Конечно, и Зощенко пришлось поучаствовать. После разгрома повести «Перед восходом солнца» нужно было появляться на всех собраниях: я, мол, такой же, как все, в «едином строю».
И вот — торжественнейшее Окружное предвыборное собрание представителей трудящихся по выборам в Верховный Совет от Дзержинского района. Именно в Дзержинском районе, возле Литейного, недалеко от огромного и грозного Большого дома, находился шикарный Дом писателей, и в главном зале, с пухлыми купидонами под потолком, происходило это мероприятие. Впоследствии этот зал запомнится Зощенко совсем другим. А пока он призван со всеми осуществлять свое конституционное право — выдвигать, от души и сердца, кандидатов в Верховный Совет! Тем более что вместе с кандидатурой Михаила Ивановича Калинина, председателя Президиума Верховного Совета СССР, «всесоюзного старосты», как любовно называли его в народе, писатели предлагают «верного сына нашей Родины», выдающегося советского писателя Николая Тихонова!.. Кто, как не Зощенко, должен выдвигать старого друга-«серапиона»? Вот его слова:
«Очень правильно, что именно наша писательская организация назвала имя Тихонова… У Николая Семеновича есть книга — это сборник его публицистических работ, его фельетонов, которые он написал в годы блокады. Это железная книга, мужественная, необычайно сильная книга… Мы, ленинградцы, хорошо знаем Тихонова, любим его. Лично я знаю Тихонова 25 лет, то есть четверть столетия, — это человек огромного обаяния!»
Может быть, и огромного, но во всяком случае — не безграничного. Порой «обаяния» Николая Тихонова как-то не хватало для его старого друга Михаила Зощенко: в Москве, живя в гостинице рядом, «не видел в упор»… А как «увидел», так сразу «понес по кочкам» — вспомним хотя бы его ругань по поводу повести «Перед восходом солнца» на писательском пленуме и его статью в журнале «Большевик»… Но теперь, может быть, лучше не ворошить прошлое, снова «задружиться»? Тем более что литературная жизнь, похоже, налаживается. И первые месяцы 1946-го вроде бы подтверждали надежды.
«Ленинград» (№ 1–2) за 1946 год. «Стихи разных лет». Старые — и новые.
Объявлены новые лауреаты Сталинской премии — тут и ленинградцы: Александр Прокофьев — за стихи «Россия», «Не отдадим», «Клятва», «Застольная», «За тебя, Ленинград!»; Михаил Лозинский — за перевод «Божественной комедии» Данте; Вениамин Каверин — за роман «Два капитана». Роман Каверина, брата-«серапиона» и одного из самых верных спутников Зощенко, писался долго и вместил многое: начиная с юности в Пскове, где два друга-романтика находят сумку утонувшего почтальона с размытыми адресами и читают письма о таинственно пропавшей полярной экспедиции… Потом один из них, Саня Григорьев, становится летчиком и во время вынужденной посадки, случившейся в годы войны, находит во льдах следы экспедиции. Каверин писал в воспоминаниях, что помогла закончить роман его служба военным корреспондентом в полярной авиации. Книга была чрезвычайно популярна среди советских школьников — там еще была волнующая любовная история! Помню, и я не расставался с «Двумя капитанами». Многих вдохновлял тогда звонкий девиз героев романа «Бороться и искать, найти и не сдаваться!». Мне кто-то сказал, что это — несколько переиначенный девиз полярного исследователя Амундсена. У того было: «Бороться и искать, не найти — и не сдаваться!» И действительно, у Каверина лозунг выглядит несколько странно: «…найти — и не сдаваться!» Зачем же «не сдаваться», если уже нашел? Но не хотелось придираться к любимой книге.
«халтуру», а за серьезный труд, перевод мирового шедевра. И третий в этом списке ленинградцев, поэт Александр Прокофьев, бывший комиссар, был талантлив, его стихи, особенно ранние, «перепевали» народное творчество. И став руководителем ленинградских писателей, «сохранил колорит». Был неказист, приземист, грубоват, но крепок, помогал писателям, когда мог, и той же Ахматовой помог, когда ее выселяли. Бывал свиреп и, как говорили тогда, «ногой открывал любые двери», перед властью не робел. Все люди вполне достойные.
— жизнь возвращается. Прошло несколько совершенно триумфальных выступлений Ахматовой, ей устраивали овации. Зощенко в апреле 1946-го, в числе других писателей, награжден медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Медаль эту с радостью получали многие, доблестно работавшие в тылу — в том числе, помню, и мои родители.
В мае 1946 года выходит книга Зощенко «Избранное» в солидном издательстве «Художественная литература», немалым тиражом в 30 тысяч экземпляров. Пошла жизнь! В третьем номере журнала «Ленинград» с портретами лауреатов премии помешен и рассказ Зощенко «Происшествие на Олимпе». Часто он оказывается под одной обложкой с лауреатами, но не в их списке! «Происшествие на Олимпе» — рассказ едкий: о том, как редакторы душат литературу. «Пожалев» тонущий пароход, заставили автора «перенести» все имущество, что было на пароходе, на ялик. И когда он принес рассказ, зарубили его «за неправдоподобие». Однажды, когда его в очередной раз прорабатывали «за мелкотемье», он выкрикнул: «Я и не брался на ялике перевозить рояль!» Вероятно, эта фраза как-то связана с «Происшествием на Олимпе».
«Звезда»… Еще одно роковое событие в числе других, еще один аргумент в папку будущего «зощенковского дела».
Если многие хорошие люди мечтали о том, чтобы в спокойной обстановке после войны почитать Зощенко, то в Кремле, похоже, мечтали совсем о другом — о послевоенной литературе, в которой не будет Зощенко.