О Зощенко
Бывает так, что в какой-то момент умному человеку будто кто глаза застил, и начинает он плутать в трех соснах, как слепой.
И неглупые люди начинают самым серьезным образом говорить такие, мягко говоря, банальности, что становится за них и стыдно и обидно.
Вот и эта история меня весьма огорчила.
За что осудили Зощенко
Во время единственной продолжительной встречи писателя Юрия Нагибина с Михаилом Зощенко зашел разговор о том, почему для разгрома Михаила Михайловича выбирали самые безобидные вещи вроде милого детского рассказа "Приключения обезьяны".
Далее произошел следующий диалог.
Зощенко: "А никаких "опасных" вещей не было. Сталин ненавидел меня и ждал случая, чтобы разделаться. "Обезьяна" печаталась и раньше, никто на нее внимания не обратил. Но тут пришел мой час. Могла быть и не "Обезьяна", а "В лесу родилась елочка" - никакой роли не играло. Топор навис надо мной с довоенной поры, когда я опубликовал рассказ "Часовой и Ленин". Но Сталина отвлекла война, а когда он немного освободился, за меня взялись".
Нагибин: "А что там криминального?"
Зощенко: "Вы же говорили, что помните наизусть мои рассказы".
Нагибин: "Это не тот рассказ".
Зощенко: "Возможно. Но вы помните хотя бы человека с усами".
Нагибин: "Который орет на часового, что тот не пропускает Ленина без пропуска в Смольный?"
Зощенко кивнул: "Я совершил непростительную для профессионала ошибку. У меня раньше был человек с бородкой. Но по всему получалось, что это Дзержинский. Мне не нужен был точный адрес, и я сделал человека с усами.
Кто не носил усов в ту пору? Но усы стали неотъемлемым признаком Сталина. "Усатый батька" и тому подобное. Как вы помните, мой усач - бестактен, груб и нетерпим. Ленин отчитывает его, как мальчишку. Сталин узнал себя - или его надоумили - и не простил мне этого".
Нагибин: "Почему же с вами не разделались обычным способом?"
Зощенко: "Это одна из сталинских загадок. Он ненавидел Платонова, а ведь не посадил его. Всю жизнь Платонов расплачивался за "Усомнившегося Макара" и "Впрок", но на свободе. Даже с Мандельштамом играли в кошки-мышки. Посадили, выпустили, опять посадили. А ведь Мандельштам в отличие от всех действительно сказал Сталину правду в лицо. Мучить жертву было куда интереснее, чем расправиться с ней".
В заключение беседы Нагибин подал полезный, но несколько запоздалый совет:
"А вы написали бы просто "какой-то человек".
"Это никуда не годится. Каждый человек чем-то отмечен, ну и отделите его от толпы. Плохие литераторы непременно выбирают увечье, ущерб: хромой, однорукий, кособокий, кривой, заика, карлик. Это дурно. Зачем оскорблять человека, которого вовсе не знаешь? Может, он и кривой, а душевно лучше вас".
В посмертном двухтомнике М. Зощенко усатый грубиян все-таки превратился в "какого-то человека". Таким нехитрым образом редактор защитил Сталина (уже покойного и осужденного за культ личности) от "клеветнических инсинуаций".
(Исторические анекдоты от Старого Ворчуна. Вып. 138)
Надо сказать, что рассказа про обезьяну в "Избранном" Зощенко 1981-го года нет. Не нашел я его и у Мошкова.
И я не помню, чтобы я этот рассказ когда-нибудь читал. Хотя читал у Зощенко много, и многое помню до сих пор.
А вот рассказ "Ленин и часовой" в сборнике есть.
Обсуждаемый кусок выглядит в нем так.
А в этот момент подошел к дверям Смольного какой-то человек, должно быть, из служащих.
И видя, что часовой не пропускает Ленина, возмутился. И крикнул:
- Это же Ленин! Пропустите!
Лобанов тихо ответил этому человеку:
- Без пропуска я затрудняюсь пропустить этого. До этого раза я еще не имел счастья видеть товарища Ленина. И вдобавок я и вас не знаю и даже не посмотрел еще вашего документа.
Служащий возмутился еще больше и крикнул:
- Извольте немедленно пропустить Ленина!
Вдруг Ленин говорит:
- Не надо ему приказывать, и тем более не надо кричать. Часовой поступает совершенно правильно. Порядок для всех одинаков.
"Человека с усами" в этом отрывке нет, но, на мой взгляд, нужно обладать почти бесконечным воображением, чтобы найти в нем признаки скандала и "отчитывания" Лениным безымянного персонажа.
В этом рассказе даже рабочий Лобанов изъясняется так галантерейно, будто его пригласили охранять Смольный не из коллектива рабочих Путиловского завода, а из воспитанниц Смольного института благородных девиц.
Вот это действительно "непростительная для профессионала ошибка", а вовсе не та, о которой говорит Зощенко.
А ошибка в персонификации необозначенного второстепенного персонажа исправляется элементарно просто: не дополнительным обезличиванием персонажа, а добавлением дополнительных характерных черт.
Если для Зощенко были так важны усы у какого-то второстепенного персонажа, можно было бы приписать, например, так:
"... какой-то человек с усами и в тельняшке, возможно, из служащих в Смольном" - после этого вопрос о личности этого человека отпал бы раз и навсегда.
Ну кто может представить Сталина в тельняшке?
Конечно, Жданов, разнюхав о нелюбви Хозяина к Зощенко, мог найти нежелательные аналогии где угодно.
Но роль писателя заключается не в том, чтобы объяснять свой провал неправильно поставленных словом, а в том, чтобы за частным случаем видеть общее.
Зощенко на это оказался неспособен. (Я не имею в виду его литературную деятельность, а только его проницательность в отношении себя).
И потому ничего не смог противопоставить Жданову, который "общее" с "частным" успешно связал, найдя для реализации общей тенденции "нелюбви" конкретную (пусть не относящуюся к делу и глупую) зацепку.
Справедливости ради нужно сказать, что писатель и не обязан что-то противопоставлять нелюбящим его властям. Кроме собственных литературных произведений.
"съедать" совершенно без сопротивления тоже довольно унизительно.
(Между прочим, замечу в скобках, что из всех произведений Зощенко сильнейшим его литературным трудом я считаю перевод романа Ласиллы "За спичками", сделанный в период опалы.
В нем - и только в нем - я вижу настоящий литературный (почти пушкинский) язык и стиль, в отличие от полупримитивного стиля его оригинальных рассказов и повестей.
Я понимаю, что в своих бытописательских рассказах он стилизовал разговорную обывательскую речь того времени, но выглядит она - а вслед за ней и сами рассказы - довольно убого.)
Я не думаю, что Сталин не любил Зощенко из-за гипотетического личного выпада писателя против генсека.
Дело было совсем в другом.
Сталин перестраивал страну.
Ему - в литературе и искусстве - был нужен новый человек, новый герой - бескорыстный, удалой, грамотный, политически подкованный, преданный делу ВКП(б), беззаветный строитель социализма.
А где они у Зощенко?
с сочувствием, которое могло быть принято (и было принято) за воспевание, говорит об обывателе, маленьком, мелочном, полуграмотном и невежественном человечке.
Какой социализм? Какие сияющие вершины?
Дымящая печка, разбитый стакан, драка на коммунальной кухне - это все не вписывается в образ страны победившего пролетариата.
А "человек с усами" или "безусая обезьяна" - это пустяки и придирки. Это удел и уровень исполнителя Жданова.
А исполнители бывают крайне бдительными, невероятно подозрительными и фантастически находчивыми - я уже упоминал, за что сняли редактора журнала "Аврора".
Согласитесь, что вряд ли редактора "Авроры" сняли по звонку из ЦК.
Похоже, что Зощенко истинную причину прохладного отношения властей к себе подспудно чувствовал тоже. И давно. Но не смог сформулировать.
Наверняка, (в глубине души) подстраховаться хотел.
Но только себе напортил: Ленин у него получился тоже маленьким, невзрачным и неубедительным.
Вернее сказать, похожим не на вождя пролетарской революции, а на банщика из соседней бани.
И не важно, каким он был на самом деле. Важно, что такой образ самым предосудительным образом выпадал из официальной иконографии.
Хрущева на ХХ съезде КПСС.
И там, и там какие-то мелкие фактики (почти сплетни) без малейшей попытки осмыслить явление в целом.
Время тогда, что ли, было такое?